Май нулевого (18')
2023
Россия
Режиссер: Кирилл Султанов
В мае 2000 года семнадцатилетние Рома и Рита влюбляются друг в друга, но их беззаботной жизни приходит конец, когда отец Ромы возвращается из Чечни.
May 2000 (18’)
2023
Russia
Director: Kirill Sultanov
In May 2000,17-year-old Rita and Roma fall in love, but their carefree life is over when Roma's father returns from Chechnya.
Рецензия от участника Лаборатории текстов о кино
«Не люблю про войну»
«Не люблю про войну», — говорит девушка, выбирая диск с фильмом. А про что этот фильм? Дипломная работа выпускника Московской школы кино Кирилла Султанова возвращает зрителя в уже ставшие культовыми 2000-е. Или мы никуда не возвращаемся, а до сих пор не можем выбраться из этого времени? В конце концов, классическая история побега из дома двух влюбленных подростков (Шекспиру привет) может происходить в любой период.
Эпоха утверждается декларативно в названии. И, на первый взгляд, она прочитывается как весна героя, время его первой любви, первой потери, поворотного этапа развития личности. Реальное время, казалось бы, подождет, ведь май, дружба, любовь. Но режиссер задает совершенно точный исторический этап, в котором нужно существовать героям: чеченский конфликт, инаугурация… И мы сталкиваемся с иной трактовкой названия — с тем, что потерялась значимость лозунгов «Мир! Труд! Май!» XX века. Первая весна XXI века повернула российское время по новым рельсам, где остается только «ноль-ноль-май».
Чеченская война сегодня воспринимается как коллективная травма поколения. Но в контексте фильма лейтмотивом может быть любая война, которая оставляет отметины на семьях и детях. Общее режиссер показывает через частное. В какой-то момент желание убить войну иллюстрируется желанием убить отца; танки едут по коже, и идет внутренняя борьба в душе героя — между свободой и защитой, любовью и семьей, попыткой вырваться с лесобазы и остаться ради брата. Критика войны и политической власти, вшитая в название, развертывается в картине через личное переживание героев и вечные темы отцов и детей, первой любви, а травма будущего поколения материализуется шрамами героев, с которыми мы соотносим наше десятилетие.
Атрибуты эпохи — видик, диски, мастерки — являются, скорее, артефактами, с которыми интересно играть в кадре режиссеру, живущему в эпоху, когда экран телефона может занимать большую часть кадра. Авторы картины выстраивают экспозицию: церковь, вывеска вещевого рынка, «Лада-восьмерка», парни с лесобазы, песни у костра — все это стало маркерами ненашего времени, декорацией нулевых.
Два израненных временем подростка играют в игру, у кого больше отметин, но говорить нельзя: анекдот не в тему («не про Чечню же»), фильмы не про войну. Режиссер конструирует самые проникновенные диалоги на тактильном уровне, а не на вербальном: соприкосновение лбами отца и сына, пощечина матери, удушение отца, нажатие пальцами невидимого фотоаппарата. Шрамы — мера жизни, будто добавляющая возраста подросткам; руки для коммуникации с родителями иллюстрируют инстинктивную и первобытную связь между отцами и сыновьями. Телесный фотоаппарат воспоминаний отражает идею, что все осталось только в нашей памяти, в которой все эфемерно и размыто. Режиссер пользуется универсальностью тактильного чувствования, чтобы приблизить к нам и так слишком близкий опыт проживания исторического времени.
Последней точкой стал жест героя, опрокидывающий зрительскую реальность в кинореальность и запечатляющий нашу эпоху, которая становится продолжением времени фильма.
Автор текста: Анна Корнева
